Грозовая она стоит,
взгляд добывает железо
Из состава моей крови.
И она говорит —
слушай меня и молчи!
Поколения женщин терпели
Медину, Москву, Тель-Авив,
как мак принимая на голову унижения,
И все для того,
для того,
для того
только лишь
Чтобы я могла наконец
собрать всю их волю в кулак
и сказать тебе
Заебал.

Что самое страшное?
Не к кому обратиться с фразой — ну что же ты так оплошал, ради чего мы все так странно?
Что мне себе ответить?
Чтобы так?
Чтобы вот?
Потому что солнце ползет на запад, а птицы низко летают к дождю?
Шекспир сказал — весь мир театр, а люди в нем актеры.
Люди актеры и звери актеры, звезды актеры и камни актеры.
Нет, музыканты. Скрипачи и арфистки. А еще точнее их инструменты. Выточенные до чистоты великим мастером.
Симфония написана, партии розданы. Зрители входят в зал.
Они спрашивают — если ты есть, почему ты позволяешь происходить всему плохому, что происходит. Почему ты позволяешь существовать геноциду, однополым бракам, пожарам из которых не выбраться, разве ты не слышишь крики детей? Они умирают!
Мы отвечаем — это не они умирают, это вы умираете. Каждая жизнь на земле это вы, каждая смерть на земле ваша. Ни одна душа не избежит самой страшной пытки испытанной человеком, ни одна душа не будет лишена самой великой любви жившей на этой земле.
Не оплакивайте мертвых, не салютуйте живым. Ибо нечего кривляться перед зеркалом, имярек.

Из последнего —
Вечность когда-нибудь заканчивается,
А что начинается там, за вечностью уже совершенно ясно.
Ясно, что происходит дробление вечности на миллиарды и триллионы отрезков пространства и времени.
Которые для контекста можно назвать нашими жизнями, кстати.
Кстати о контексте. Овладевая искусством наделять обстоятельства сутью, мы уже как бы выходим в коридоры вечности. В таком случае, очень важно иметь хорошую память, чтобы помнить дверь из которой ты вышел, т.е. помнить дверь, в которую совершенно необходимо вернуться.
Мы сидим в одинаковых комнатах, на одинаковых диванах,
на одинаковых сундуках стоят идентичные лампы.
Одна реальность за другой. Грандиозный мультиверс, который мне удалось построить в своем воображении.
И нет, сундуки и лампы едва ли хоть чем-то отличаются. Нет никакого параллельного мира, где Майли Сайрус была бы не так музыкальна и хороша.
В чем же смысл твоего колеса сансары, если оно даже не крутится, спросите вы?
Стоило ли тратить столько сил чтобы возвести эту тюрьму, наполнить ее галактиками и квазарами.
Если бы вы знали, что стоит на кону, вы бы не спрашивали. Эта головоломка мое испытание, а эти города, страны, банкоматы с золотом, мысли о смерти, химическая промышленность, мейоз, как он есть, и многие килограммы рифмов и панчев, это попытка воплотить в реальность навязчивый мотив с пластинки, которая здесь постоянно играет.
Мелодия судьбы, под которую все мы пляшем. То ли стук колес, то ли «Виват Король Виват» Тамарочки Гвердцители. Вот и стучат ваши сердца немного не в такт, не всегда вовремя, а где-то и совсем с опозданием.
Эй, любители газированных напитков и соц. сетей, обратите-ко внимание на свой плейлист. Вот она ваша книга жизни. Пророчества, которые сбываются. Контексты, которые оживают. Молодость, которая уходит, лишь для того, чтобы вернуться откуда уже не ждешь.
Все эти песни, как будто главы нашей жизни, страницы путеводителя по лабиринтам воспоминаний. Позвоночник позвонить из которого можно не только лишь в послезавтра, но и куда угодно

Потому, что родина не только дает,
Но и отбирает. Мучительно вырезает
Острым ножом все попытки схватить
За чужой инструмент.
Но взамен, прощает мне слабость
Писать верлибром. Не подчинять стихию.
Где теперь твоя смерть-гора,
Где измученный солнцем Кипр,
Превратившийся в ад Израиль,
С середины июня, до самого сентября?
Где теперь твой Гонконг и холодное небо пустыни,
Где теперь это все, замечательный мальчик,
Решивший проверить себя на прочность?

Все это в общем-то здесь, и теперь я не мальчик,
Я одел свое белое платье, как скомканный траур
По не сохраненной любви.

Я сижу за крылом самолета, у аварийного выхода
Место 11А. И со мной моя скучная честность,
Подсмотренная в умных книгах для дураков.
Больше всего я прошу вселенную, сохранить самолет
От падения, от взрыва, от попадания вороны в десну,
Потому что в случае скоропостижной смерти,
Мне придется вернуться обратно в сегодняшний день
И сдать билеты. А этого я действительно не хочу;
Хватит, пожалуй, менять свое будущее.

Мы в 2к18, наш последний бэкап, наша точка отсчета
Находится именно здесь, по пути в Бологое.
Идеальное лето, чтобы вспомнить основы любви,
И узнать, что любовь начинается с одиночества,
А одиночество начинается с нелюбви.

Я стою на балконе, я купил сигареты и воду.
Очень, очень много воды, для меня одного.
Будто дождь, что сейчас непременно испортит погоду,
Будет очень коротким, а не продолжится до среды.

Писатель становится настоящим, когда умирают его родители,
У меня это все ещё впереди. Но уже сейчас, я в достаточной силе,
Чтобы взяться по-новому за свои жизнь и искусство, вычистить
Злополучные дневники.

Невозможно представить себя удивительно голым, можно только представить себя удивленно нагим, обращённым тобой, новояз, в элегантную форму —
Мужчины в самом рассвете нервного срыва, с уклоном в биполярное расстройство личности.
Чтоб вы знали, что все это такое, приведу вам цитату из справочника:
«К симптомам мании относят, к примеру, необычайно приподнятое настроение, завышенную самооценку, отсутствие чувства дистанции и речевой напор.
К симптомам депрессии, в свою очередь, относят уныние, безразличие, склонность к навязчивым мыслям».
Конец цитаты.
Впрочем, сейчас это точно попало, в каждого третьего минимум, читающего эти стихи.
Значит мы все одинаково заперты в банке, как кузнечики, как хрустящие муравьи.
Значит нам всем не хватает тепла готового уравновесить плутоновый холод
Сводящий солнцеголовых с ума.

Наши белые ночи, наши чёрные очи, звучащие пальцы,
Невозможно потеряны, неповторимо мертвы. Вспоминайте дорогу, мои дорогие скитальцы,
Прорастайте, мои дорогие цветы.

Я стою на балконе, я привез с собой холод и ветер,
Потому что в июне таких здесь, увы, не найти.
Потому что дождю, как и всем нам живущим на свете,
Очень-очень нужны обстоятельства
Чтоб неприменно произойти.

Я боюсь вспоминать их жизни,
Мне своя кажется очень длинной
И глубокой, такой глубокой, что я в ней тону,
Захлебываясь воспоминаниями,
Давясь ненасытно.
Я вспоминаю каждого с кем встречался,
Как встречался,
Как опадал в очередях.
Вспоминаю каждого мальчика из детского сада,
Каждую вещь, которую надевал в школу.
Всех с кем здоровался за руку.
Всех с кем намеренно не здоровался.
А ведь у каждого из них было детство,
А ведь каждый из них видел сны, множество снов,
В которых время способно заставить понервничать.
Говоря о масштабах вселенной,
На посиделках с кальяном играя в ее бесконечность.
Возьмите все самое-самое невероятных размеров,
Что только смогли бы представить,
Что только поместится в вашем могучем сознании.
И просто помножьте на каждую-каждую самую микросекунду,
Которую только найдете в своих наваждениях —

Летят бесконечные комнаты полные слайдов,
И в каждом мгновенье таится своя бесконечность.

Пусть будет камень,
Длинный неоднородный.
Можно чтоб было гулять.
По левую руку пусть будет сити,
По правую руку вода.
Деток своих приводите
И приносите,
Здесь им не будет забвения,
Здесь их не тронет беда.
Будет пусть пара прохожих,
Тот и другой.
А пускай будут все.
Для настроения.
В меру различны,
В меру похожи.
Чтобы не заплутал,
Чтобы не заблудил.
И золотой человек на ходулях,
Длинный, что «Капитал».
Пальмы пусть будут, цветут,
Да топленым чтоб всё молоком
Запечатанным в грозди.
И конечно причал для тебя и меня,
Значит доски и гвозди.
Лоскуты оживут,
Лишь едва появился свидетель,
Будто их, как рукой голоса напророчили птичьи.
Будто их подшивают в одну голубиную книгу.
И теперь лоскутам этим
Тоже есть место на свете.
Кто подслушал не знаю,
Только все проявилось в словах,
Эти строки как будто бы берег,
Смотри целиком.
Я есть малый нотариус, мир на таких существах,
А сейчас мы творили, это если простым языком.

Весною мир особенно красив,
И океан особенно прозрачен.
Мы напрочь состоим из перспектив,
Наш каждый день заведомо потрачен.

Три девушки сидели у воды,
А я на них посматривал с причала.
И понимал, что жизнь дает плоды.

Я не хотел бы жить себя сначала.

В том смысле, чтобы заново начать.
В том смысле, чтобы повторилось снова,
Что нет меня, но есть отец и мать,
А я из них произрастаю, словом

Не так уж мой и ладен трафарет,
Не хороши мои черты и резы,
Чтоб я хотел их вынести на свет.
Туда, где, в общем, соль патогенеза.

Я замкнутый, я замкнутый в кольцо.
И луч я, обоюдосклонный в вечность.
Так где мне быть уже, в конце концов?
Когда я есть один из беглецов,
Отдавших за движение конечность;

Я ловил в море рыбу-дзен,
А когда поймал,
Я зажарил её и съел.

Мой прадед был молнией.
Его боялись зверолюды и троглодиты.
Даже когда он подарил им огонь,
Не выносили. Очень уж ярок был и притягателен.
Им потом правил Перун, долго и прозорливо. Так
Что поменял однажды фамилию на Пророк,
И подался на побегушки уже к моему отцу
И сыну.
Дед мой владел ремеслом гончара.
Делал из не органики керамику
И та становилась органикой
От жара его дыханий;
Его боялся Адам и почитали шумеры.
Он говорил на их языке.
Будущие поколения нашей семьи их уже не понимали.
Пал зиккурат.
Пришел мой отец, он биполярный.
Плотник был и столяр. Переучился на каменщика
После собственной смерти.
Он лучезарная дельта.
Его боялся Иван IV и почитали шумеры,
строя свой зиккурат.
Он предпочел ротонду.
Такой модерновый отец.
Я благодарен семейству за твёрдую почву.
Но не хочу быть строителем, молнией и глиномесом.
Я мажор. '
Дело мое потратить все то, что скопили родители.
Вместе с друзьями. '
А после нас хоть потоп.
Это и декламирую.
Эра чайлдфри, а никакого не водолея.