Моно, не люблю полифонию.
С вами утомительно и тошно.
С вами удивительно, прекрасно,
А теперь позвольте мне про то, что
⠀
Говорить не надо раньше, чем Венера
встанет в нужном доме,
В безрукавке на безруки плечи.
Знаешь, не имею кроме:
⠀
Сон не вещий, если ты не вещий,
Человечек.
⠀
Кораблю не нужно море,
море нужно
Только человеку.
Если нужно, в узком коридоре,
Там где обувь, там где чьи-то вещи,
Ты увидишь красные закаты,
Ты увидишь синие восходы.
Времени приливы, перекаты.
Это всходы.
⠀
Если нужно,
На свои посмотришь руки.
Не сейчас, а где-нибудь постарше,
Ты найдешь все звуки
в первом звуке.
И поймешь пророков непременно.

Волны приходят сетом по три волны,
Войны приходят сетом по три войны.
Стройно идут огнедышащие слоны
Утренних звёзд сыны.
Грохот стоит потрескавшейся земли,
В небе плывут железные корабли
На кораблях железные короли
Сотни ли? Тысячи ли?
Снизу идут механические полки,
С ними идут механические волки,
Следом идут мародёры и мясники.
Далее с красной строки.
⠀
Волны приходят сетом по три волны,
Первую видишь — готовишься ко второй.
Выбрал страну только нет у тебя страны,
Всё на счет три под водой.

Сохрани меня от участи нематоды.
Вот бы еще пожить
Этим.
Эго — палитра с красками для природы.
Плёнка на молоке. Как ее не жалеть?
Быть бесконечно малым — много.
Аве тебе, однодневка.
Нас мы уже не встретим.
Пленники, говорю вам —
от пролога до некролога
Негде увидеть Бога,
Если не замереть.

Здесь, в тишине внутриатомной,
Вечно майнится время.
И распад всего — это плата за новый блок.

Жив потому, что смертен.

На каком языке говорить с тобой,
если не языке любви?
Как учило Израиль колено Леви,
Я учу языком любви называть любой.
⠀
Потому пророки идут назад --
чтобы не забегать вперед.
Чтобы где-то в прошлом учить азам,
тот народ который произойдет
На твоих глазах.
⠀
Как учило Израиль колено Леви,
памяти о моих словах:
Но осело только лишь в головах —
делай и не гневи.
И другая многая суета: как хранить, чем перерезать,
И об этом я тоже пришел сказать…
где-нибудь посреди листа.
⠀
Я язык называть любой — учу языком любви.
Но каким же мне языком говорить с тобой?
Если слышишь в нем только —
делай и не гневи...
⠀
А слепому хоть тысячу слов скажи,
не увидит и тысячной от меня,
Так и будет воздушные замки в песчаные муляжи
строить и отменять.
⠀
Я учу языком любви называть любой: ядовитый дым, нездоровый сон.
Слышащий унисон в пение вразнобой, будет благославлен судьбой.

Я не прощаюсь, я говорю до встречи,
Встречи не очень скорой. Но неизбежной. 
Не невозможной. Ибо толкает поезд — сила моя. 
Сродни центробежной. 

Я хотел лишь сказать тебе — нет неоконченных пьес, 
Нет недоиграных партий. Все завершенные. 
Там где треснула скорлупа. За границей того, что ты видишь.
Потому что варианты, варианты, варианты. 

Потому что прошлое, которое ты так прячешь и так боишься, 
Что пытаешься стать дельфином — это прошлое совсем близко. 
Никуда и не уходило. 
Она прямо сейчас находится там и все это чувствует. 
Но она не ты. Она это только ветер. Ветер, который приносит тебя ко мне. 
И гораздо дальше. 

Ничего никогда не сжигай. Эти искры подхватит ветер.
Понесет тебя вместе с ними. И прожжете мое кимоно. 

Я давал тебе знание. Но ты затыкала уши и делала «бе-бе-бе». 
Повторю еще — ты не можешь бороться с ними. 
Ты не можешь сказать уходите.  Эти демоны не уйдут. 
Только что бы я был за колдун если б с ними сражался? 
Ну, а кто будет гладить вещи? Убираться, стирать, готовить? 
Мои детские травмы стоят у меня на кухне. Громко спорят 
О том кто сегодня помоет посуду. Ну конечно не я. 
Это счастье, что я не один. А иначе где взял бы я ветер, 
Чтоб добраться к тебе. И гораздо, гораздо дальше.

Пишут. Приглашают в гости.
И нет-нет да сам хочу,
Но боюсь друг друга с вами, жители Ходынки.
Ваши лица — горький вкус давно забытого улуна.
Я его когда-то очень перепил.
Не родившись сложно заново привыкнуть.
И кто скажет мне, что с вами мы родные,
Посмеется надо мной или над вами?
⠀
Этим летом мотыльки и махаоны — перестук колес застывшей Махаяны.

Я смотрю на смерть взглядом испепеляющей пустоты —
У меня в руках даже древние
рассыпаются в порошок.
Я свидетель межзвездной и межчеловеческой нищеты.
Вот один штришок, вот другой штришок, третий теперь штришок.
⠀
И пророк во мне говорит — смотри, говорящие вижу кусты.
А человек говорит — не смотри, это кто-то убежал в кусты.
⠀
И сижу я на камне в кустистой тундре,
Жду пока деревце прорастет.
Но не растет дерево в тундре,
кругом болота,
камни,
А впереди холод, лёд и снега.
⠀
Но я сижу, говорю с кустами и верю, что однажды кто-то придёт.
Ведь лепил же из глины когда-то кого-то,
А размокнет в болотах — так у меня еще есть тайга.
⠀
И попрощаюсь с кустами и брошу камни,
и на юга, на юга, на юга.
Там леса заливают пространство зеленкой,
Как морские волны
топят в себе берега.
Она не вылечит мои раны, но очистит от грязи,
Подсушит открытый порез.
И пророк во мне скажет — смотри и слушай, вот говорящий лес,
⠀
Но человек ответит — не смотри, не слушай — на дерево кто-то залез.
⠀
И вот хожу я сквозь чащу, по буреломам, под испуганные голоса,
Говорю им спускайтесь, но слышу — там волки, а может быть даже оса.
Так вот и сел под лапами хвои, жду что дерево упадет.
Ведь тесал же кого-то когда-то из камня неужели и он не придет?
⠀
А если сгорел в пожаре, в ударах молний, растрескался от огня.
Так у меня же есть еще горы, может там кто-то ждет меня?
⠀
И оставив плачущих плакать, а за спиною великий лес,
Я иду на великую гору,
чтоб гранитной солью вылечить свежий порез.
Там такое солнце, такое небо, такие там облака,
Их черпаешь ладонями, вдыхаешь легкими и становится жизнь легка.
⠀
И пророк наконец запоет слыша песню горных седин.
А человек ему скажет — мое это эхо и здесь я совсем один.
⠀
И развел костер и смотрю на тени пляшущие от костра.
Неужели потухли искры,
ведь вдыхал же в кого-то, когда-то.
И в пустыню идти пора?
⠀
На песок опущусь и вижу — плачет во мне пророк,
А человек на песок льет не слезы,
а кровь из пораненых рук и ног.

Но за спиной появляется кто-то и касается кто-то плеча,
И ложится на плечи прохлада, хоть рука его горяча.
Он промоет мне раны, завяжет бинтами, говорит я тебя искал.
За тобою по буреломам шел и карабкался среди скал.

И глаза его смотрят на смерть мою взглядом испепеляющий пустоты,
А на меня смеясь.
И мы скажем друг другу — наконец рядом есть ты.

Мир, мой друг, возникает под ногами. 
Только вот в чем штука: и у меня тоже. 
Мы раскрашиваем пустоту шагами настолько близко, 
что куда бы ты ни пошёл, я буду там. 
Я всегда у тебя за спиной и перед глазами. 
Я приду в одной, в другой, в разной. 
Может быть в той же самой. 
Узнавай

Всякому кто спотыкается о камень, но не признает себя споткнувшимся зарекаю поднять этот камень и положить за щеку и идти отныне с ним и каждый следующий такой подбирать и класть и нести. Покуда не порвется рот его и не посыпятся камни раскаяния, чтобы каждый видевший это сказал — прости и ты мне.
Всякому кто предаст верившего ему, смалодушничает, забудет кто он и для чего живет, зарекаю быть наказаным и не единожды быть наказаным и понимать за что был наказан и наказан будет. Покуда не исправит или не искупит страданием, а страдание есть мой дар ему.
Всякому кто закроет уши свои и глаза свои и откажет знать мир в полноте его и рот свой закроет и откажет миру говорить о нём. А только живот набивает и голову набивает сухой соломой, дело которой гореть на солнце. Зарекаю ему лежать без глаз и ушей и языка и тешиться своей требухой безжизненной. Покуда не вырастут у него уши, глаза и язык новые.
Всякому кто назовёт себя Богом без права на то, зарекаю попасть между двумя зеркалами. Во всяких глазах видеть свои глаза и не иметь сна и не иметь забыться, а пребывать там где время не время. Время не время. Время не время. Покуда не появится тот кого нет и быть не может.
⠀
И если дана мне сила от Имени моего говорить, то пусть она будет вложена в эти слова и утвердит их как произошедшее. Потому что произошедшее.

Где ад геометрических фигур,
Где пять сторон равны и пять углов.
Одна из древних глиняных скульптур,
Проснулась от стрельбы колоколов.
И мир на големических ногах,
К которому пророчества вели,
Нашел себя на древних берегах,
Великой, новорожденной земли.
⠀
Посмотрите на это племя, что развилось из грязных шкур,
Детской боли, мертворожденных и заживо спрятанных в чрево земли,
Чтобы не слышать, как причитают от голода — всех не накормишь.
Посмотрите на это племя, здоровых и сильных мужчин и женщин,
Живущих по триста лет, милосердно бросающих слабых и пожилых.
Как они веселятся, как хохочут они когда лес наполняется жизнью
И становится суше, теплее — почему непонятно.
Их встречают другие — чужие, хотя и похожие, но лица измазаны кровью —
Ненастоящие люди. Расходятся мирно. Иногда мужчины кричат на них, чтоб уходили.
Если встретят двоих-троих убивают жестоко, топчут ногами — кто их просил являться?
Комариные пляски над телами убитых звучат еще долго,
Ты не знаешь как долго рождается вновь человек. Собирает куски своей плоти.
Растерял, разбросал, будет вечность искать по щелям и оврагам места, где себя убивал, хоронил.
⠀
Следом племя, что жило мгновенья, но ярко и праздно, зажигало костры, и огонь по зеленому шел.
Мох горел, лес горел, птицы чахли от дыма, кричали. А глаза, обезумев, рычали, хрипели, стучали
Копытами, когти в истерике драли, но сгорали, рождались и снова, конечно, сгорали.
Много леса.
Пускай будет меньше и больше пространства. Растет пусть пшеница и то, что уже не найдешь в магазинах.
То что съедено было в голодные годы беспомощной матерью, не отдавшей ребенку ни зернышка.
Истребили гигантов. Мясо съели. Из жил накрутили веревок, еще влажными шили одежду.
Умирали от язв и болезней, от голода в неурожай; А еще приходили пещерные люди.
Забирали в ночи одного или двух, уходили обратно. Но их вскоре тоже не стало.
Мясо съели. Из жил накрутили веревок. Сохранили немного на память в своей днк.
Вот и мертвые вдруг просыпаются в ныне живущих. Зря не вырыли этим скелетам достойной могилы.
Долго будет откашливать племя кровавую кашу из легких. Окаянное племя.

Ленин умер, Сталин умер.
Кто остался на трубе?
На трубе осталась ржа,
Где ты когда нужен, Джа?
Мне ужасно одиноко,
Сотвори меня опять.
Ленин умер, Сталин умер…
Кто остался убирать?
Вот нехитрая загадка,
А какая есть отгадка!
Все уже в краю другом,
Никого уже кругом.
Как одену я рубаху,
С петухами, с петухами,
И вернусь в свою Россию
С петухами-вертухами.
Или нахуй, не вернусь,
Не спасти, отныне, Русь.
Время строить поселенья
На костях.
Не хочу в своем дому ходить в гостях.
Разгоните, разгоните, разгоните.
Кровь по жилам. Оживите, оживите.
Запустите в нашу Раду Чоршанбе.
Пусть они ему играют на трубе.
Мне нужны надежные тылы
Неужели есть еще целы?
Мама, я вернусь домой не весь,
Ты меня опять уравновесь.
Мне опять сражаться в мировой.
К первой не буди, я ко второй.
Слышишь начинается гроза?
Это я смотрю в твои глаза,
А теперь смотрю в свои глаза
И твои глаза — мои глаза.
И в руках твоих моя рука.
Отрублю ее издалека.
Как. тебе. такие. диалоги?
Делай ноги, делай ноги, делай ноги!
Убегай, мы принесем в себе опасность.
Мы за равенство, за братство и за гласность.
Вирус хуже оспы и чумы,
Это ты, да я, да ты, да я, да мы.
К солнцу собираются огни.
В Духе просыпается Агни.
Я несу не меч, не мир — огонь,
Маленький в руках моих, не тронь.
Я ему немного подышу,
Принесу его густому камышу,
А вдохну большое пламя,
Я — дракон. Ergo sum
Я объявляю Рубикон
Закрытым.